«Хуже смерти ничего нет. Да и смерть не страшна»
Это, наверное, прозвучит мрачновато, но в Саратове смогло завоевать всенародное признание, пожалуй, только одно коммерческое предприятие, возникшее,кстати, еще на заре предпринимательстве, в 1987 году, — похоронная служба «Натрон».
Всегда тактичные, вежливы и благообразные служащие этой стали первыми, кто сумел избавить саратовцев от двойного ужаса перед смертью: мало того, что умрешь, еще родственники намучаются с достойными проводами твоего бренного тела. Сотрудники «Натрона» берут на себя все заботы по организации похорон, освобождая от этой тягостной суеты людей, только что потерявших своих близких. Добрая слава этой сугубо специфической фирмы во многом держится на самой личности организатора этого дела, учредителе «Натрона»» в прошлом врача, Александра ГАЙВОРОНСКОГО.
— Александр Борисович, как случилось, что долгое время» вы помогали людям жить — и вдруг взялись их хоронить?
— Эту идею подарил мне друг, всегда ценивший мои организаторские способности. Поначалу я спорил, но друг не отставал. В конце концов я ночь не поспал — решился. Два года совмещал медицину и организацию похорон, понял, что так нечестно, и сделал окончательный выбор. Почему не в пользу практикующего врача? Дело в том, что в здравоохранении я не смог бы реализовать себя: в то время медицина основывалась на голом материализме, чуждом моей душе. Впрочем, нынешнее повальное увлечение экстрасенсами и парапсихологами — мода, шарлатанство! — меня тоже раздражает.
В новом же деле был простор, альтернатива существующей похоронной службе была необходима. Всё досконально узнав об этой сфере, я стал делать наоборот: работать не с умерший, а с заказчиком, с живым человеком, помогать ему пережить горе утраты. То, чем я сейчас занимаюсь, вполне дело для врача, принцип, один и тот же — милосердие. Я и кадры так подбирал, брал только тех, кто может представить себя на месте родственника покойное и всегда объяснял: мы сочувствующие, а не денежные маньяки.
— Этот принцип не противоречит бизнесу?
— Я вообще не воспринимаю это слово в русском варианте. Я не бизнесмен, всё это время я просто пытаюсь делать людям добро: пусть с минимальной прибылью, на грани рентабельности. Только вот почему-то власть нам не очень верит. Единственное, чем заинтересовались чиновники — закладкой нашего нового кладбища. Будем, говорят, вашими клиентами. Ну, конечно, будут…
— Александр Борисович, не возникают ли у вас этические проблемы, когда, к примеру, вам нужно представиться в незнакомом обществе?
— Я горжусь тем, что делаю. Родители, правда, до сих пор привирают, что сын врач.
— Прекрасно понимая важность вашего дела, я всё же чисто эмоционально не могу представить себя в таком тесном общении со смертью…
— Знаете, я начинал здесь с бальзамирования, и не было у меня никогда брезгливости. Вообще к виду мертвого тела привыкаешь очень быстро, а вот к самому факту смерти, конечно, привыкнуть невозможно.
— Как же вам удается сохранять душевное равновесие?
— Ну, во-первых, я воспитал и себя, и сотрудников таким образом, чтобы уметь воспринимать боль без истерики, без лишнего трагизма, чтобы она не ослепляла, чтобы оставались силы для помощи.
А потом, я верю в загробную жизнь, в реинкарнацию. Из просто верю — убежден. Это нельзя логически объяснить, это то, что называют духовидением. Верю и в мировой разум, хотя словесные обозначения всегда условны. Рок, судьба — я всегда их чувствую. А такое понятие, как время, вообще не существует во вселенских масштабах: всё, что было давно, есть и сейчас.
— Что вам внушает страх?
— Самое страшное для меня — падение с высоты, то есть такое состояние, когда ты еще жив, но знаешь, что сейчас умрешь. А вообще я всегда говорю «Хуже смерти ничего нет, да и смерть не страшна».
— Вы думаете о вечности, а современность… Как вы ее воспринимаете, переживаете ли за ближайшее будущее?
Переживаю, резумеется. Но я не из тех, кто ходит на митинги — я делаю свое дело. Мне проще, чем многим, так как мне близки в какой-то степени христианские понятия: любовь должна победить ненависть. И в России обязательно всё нормализуется пусть и не скоро. Нет у меня чувства обреченности. Хотя жалко, что мы разом перечеркнули своё недавнее прошлое и остались на пепелище. Вообще ид коммунизма идеальна, я бы даже сказал, божественна
поэтому и не применима в больших масштабах, а вот внутри узкого коллектива очень работает. Что это, как не коммунизм, если бедных мы в своей фирме, по сути, хороним за счет Богатых?
— Существует ли в вашем мировоззрении такое понятие, как счастье?
— Да, и счастье для меня — осознание своего предназначения, словесно определить которое я на хочу, — не всё можно выразить словами…
Наталия ГУЛЕЙКОВА
«Саратов» 07.04.95 №64(790)